Даже добрые феи периодически ходят с топором.
Со мной опять творится всякая хуйня.
Вообще, каждый мой пост, каждый мой твит, каждый мой блог начинается с этих слов уже последние два года, и это не то что, напрягает. Волнует. Бесит. Потому что никому не хочется, чтобы всякая хуйня происходила в его/ее жизни так долго. Никому вообще не хочется всякой хуйни в жизни. А она есть.
На следующий день после Камин-аута(с большой буквы, потому что.), мама решила провести серьезный разговор. Теперь беседы о феминизме, о моем блоге, о моих неинститутских и нешкольных друзьях и упаси боже упоминания о ЛГБТКА в любой форме запрещены. Наказание мама еще не придумала, хотя прошло две недели, но думаю все сведется к порицающим взглядам и молчанию. Как неоригинально. Даже немного скучно. После Разговора После Камин-аута сестра стала любимой дочкой. Я даже задумался на секунду - как удобно - одна из дочерей — полнейшее разочарование, а вторая — невероятный успех, причем актеры по мере проживания пьесы могут меняться ролями. Все продумано. Не то, чтобы я особо рыдал, но просто... Три года показали мне, что быть любимицей круто. Это плюсик в карму. Это как... ну в общем, это хорошо. Минус одна проблема. Немного меньшая головная боль. Лучше, чем было. Сейчас я опять возвратил себе свои позиции. Очень трудно иметь в любимицах своенравного подростка. Меня всегда это восхищало в сестре - она делает, как она хочет, как ей нравится, ей все равно. Она любит себя, пусть и не очень сильно, но достаточно, чтобы не прогибаться. Я всего лишь удобная кивающая кукла, не умеющая сказать нет. Всем вокруг должно быть хорошо, я могу подождать, кто-нибудь подумает обо мне. Не подумает. Не думали и не будут.
Будущее пять давит. Я знаю, что много думаю, я хочу, но не могу не думать. Не волнуйся, не переживай говорят мне, а я не могу не, даже сто тысяч раз вы мне скажите, что все будет хорошо и приведите доказательства. Я не верю в хорошее будущее. Все всегда закончится плохо, а все, что хорошо, всегда кончается.Это не мешает мне мечтать. Это даже раззадоривает мой мозг. Потому что какой бы мечта не была, я не верю, что она сбудется. Парадокс. Зачем мне куда-то идти и стремится, мечтать о чем-либо, если этого все равно не будет? Зачем бить уже и без того разбитое к хуям сердце? К двадцати годам я устала ставить себе цели и идти к ним. Как трагично.
А еще мне страшно. Это тоже к тому нездравому пессимизму, потому что мне хорошо сейчас, иногда, чаще, чем обычно, но хорошо заканчивается, мы не в сказке, а я не хочу, но боюсь. До слез, до дрожи в руках, до панических атак и истерик. Я заставляю себя нервничать ни о чем, потому что я привыкла нервничать и волноваться. Это непрекращающийся процесс. Но иногда я не могу остановиться, и все это, оно переполняет и не дает дышать, заставляя по тысячи раз себя перепроверять, что выдумка, а что реальность. Мне иногда снятся вещие сны, и я привыкла, но к ощущению, что реальность — это сон еще нет. Особый пиздец, если меня накрывает на паре. Или в метро. Люди смотрят, как обычно, у них свои проблемы, а мне хочется кричать и плакать илиразбить стекло, хоть что-нибудь, лишь бы знать — я жива, все в порядке, я не сплю. Мне страшно.
Мама грешит на развод. Я не знаю. Развод не отменил те десять лет до него, крики и синяки, страшные слова, сказанные ребенку в девять лет я не люблю тебя и лучше бы ты умерла. Развод не стер мне память. Полтора года молчания были после. И столько семей живут разведенные, и нормально. Все хорошо. Никто не лезет на стенку, потому что им кажется, что все вокруг врут и обманывают и на самом деле притворяются, чтобы посмеяться. Люди живут и дружат, и любят совершенно спокойно. Это не панацея. Должно быть что-то еще. Может, это все-таки наследственность, и через пару-тройку лет, меня точно как полузабытого брата отдадут куда-нибудь и буду пугать мною детей. Не будешь слушаться, будешь как она. А некоторые еще удивляются, почему я не хочу своих детей. Мне хватает нервничать и бояться за себя. Кто знает, что со мной случиться, если нас будет двое.
Я прям олдскульная Барби. Пришла, пафосно поныла и ушла. Что пятнадцать лет, что двадцать — никакой разницы. Даже обидно как-то.
Вообще, каждый мой пост, каждый мой твит, каждый мой блог начинается с этих слов уже последние два года, и это не то что, напрягает. Волнует. Бесит. Потому что никому не хочется, чтобы всякая хуйня происходила в его/ее жизни так долго. Никому вообще не хочется всякой хуйни в жизни. А она есть.
На следующий день после Камин-аута(с большой буквы, потому что.), мама решила провести серьезный разговор. Теперь беседы о феминизме, о моем блоге, о моих неинститутских и нешкольных друзьях и упаси боже упоминания о ЛГБТКА в любой форме запрещены. Наказание мама еще не придумала, хотя прошло две недели, но думаю все сведется к порицающим взглядам и молчанию. Как неоригинально. Даже немного скучно. После Разговора После Камин-аута сестра стала любимой дочкой. Я даже задумался на секунду - как удобно - одна из дочерей — полнейшее разочарование, а вторая — невероятный успех, причем актеры по мере проживания пьесы могут меняться ролями. Все продумано. Не то, чтобы я особо рыдал, но просто... Три года показали мне, что быть любимицей круто. Это плюсик в карму. Это как... ну в общем, это хорошо. Минус одна проблема. Немного меньшая головная боль. Лучше, чем было. Сейчас я опять возвратил себе свои позиции. Очень трудно иметь в любимицах своенравного подростка. Меня всегда это восхищало в сестре - она делает, как она хочет, как ей нравится, ей все равно. Она любит себя, пусть и не очень сильно, но достаточно, чтобы не прогибаться. Я всего лишь удобная кивающая кукла, не умеющая сказать нет. Всем вокруг должно быть хорошо, я могу подождать, кто-нибудь подумает обо мне. Не подумает. Не думали и не будут.
Будущее пять давит. Я знаю, что много думаю, я хочу, но не могу не думать. Не волнуйся, не переживай говорят мне, а я не могу не, даже сто тысяч раз вы мне скажите, что все будет хорошо и приведите доказательства. Я не верю в хорошее будущее. Все всегда закончится плохо, а все, что хорошо, всегда кончается.Это не мешает мне мечтать. Это даже раззадоривает мой мозг. Потому что какой бы мечта не была, я не верю, что она сбудется. Парадокс. Зачем мне куда-то идти и стремится, мечтать о чем-либо, если этого все равно не будет? Зачем бить уже и без того разбитое к хуям сердце? К двадцати годам я устала ставить себе цели и идти к ним. Как трагично.
А еще мне страшно. Это тоже к тому нездравому пессимизму, потому что мне хорошо сейчас, иногда, чаще, чем обычно, но хорошо заканчивается, мы не в сказке, а я не хочу, но боюсь. До слез, до дрожи в руках, до панических атак и истерик. Я заставляю себя нервничать ни о чем, потому что я привыкла нервничать и волноваться. Это непрекращающийся процесс. Но иногда я не могу остановиться, и все это, оно переполняет и не дает дышать, заставляя по тысячи раз себя перепроверять, что выдумка, а что реальность. Мне иногда снятся вещие сны, и я привыкла, но к ощущению, что реальность — это сон еще нет. Особый пиздец, если меня накрывает на паре. Или в метро. Люди смотрят, как обычно, у них свои проблемы, а мне хочется кричать и плакать илиразбить стекло, хоть что-нибудь, лишь бы знать — я жива, все в порядке, я не сплю. Мне страшно.
Мама грешит на развод. Я не знаю. Развод не отменил те десять лет до него, крики и синяки, страшные слова, сказанные ребенку в девять лет я не люблю тебя и лучше бы ты умерла. Развод не стер мне память. Полтора года молчания были после. И столько семей живут разведенные, и нормально. Все хорошо. Никто не лезет на стенку, потому что им кажется, что все вокруг врут и обманывают и на самом деле притворяются, чтобы посмеяться. Люди живут и дружат, и любят совершенно спокойно. Это не панацея. Должно быть что-то еще. Может, это все-таки наследственность, и через пару-тройку лет, меня точно как полузабытого брата отдадут куда-нибудь и буду пугать мною детей. Не будешь слушаться, будешь как она. А некоторые еще удивляются, почему я не хочу своих детей. Мне хватает нервничать и бояться за себя. Кто знает, что со мной случиться, если нас будет двое.
Я прям олдскульная Барби. Пришла, пафосно поныла и ушла. Что пятнадцать лет, что двадцать — никакой разницы. Даже обидно как-то.